Неточные совпадения
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы
жили в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым
номером. Еще не войдя
в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира
номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив дверь
в мелочную лавочку; но ей там, кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
— Версилов
живет в Семеновском полку,
в Можайской улице, дом Литвиновой,
номер семнадцать, сама была
в адресном! — громко прокричал раздраженный женский голос; каждое слово было нам слышно. Стебельков вскинул бровями и поднял над головою палец.
Вечером мы собрались
в клубе, то есть
в одной из самых больших комнат, где
жило больше постояльцев, где светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили больше каменного угля, нежели
в другие
номера.
— Я думала, что у тебя квартира
в Москве, — брезгливо молвила Милочка, оглядывая
номер,
в котором ей предстояло
прожить около месяца.
Номера все были месячные, занятые постоянными жильцами. Среди них, пока не вымерли,
жили тамбовские помещики (Мосолов сам был из их числа), еще
в семидесятых годах приехавшие
в Москву доживать свой век на остатки выкупных, полученных за «освобожденных» крестьян.
Я
жил некоторое время
в номерах «Англия» и бывал у него ежедневно.
Казаков
жил у своего друга, тамбовского помещика Ознобишина, двоюродного брата Ильи Ознобишина, драматического писателя и прекрасного актера-любителя, останавливавшегося
в этом
номере во время своих приездов
в Москву на зимний сезон.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры
жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать.
Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один
номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
В квартире
номер сорок пять во дворе
жил хранитель дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора князя
В. А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений. Полиция боялась Карасева больше, чем самого князя, и потому
в дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не совала своего носа.
По субботам члены «Русского гимнастического общества» из дома Редлиха на Страстном бульваре после вечерних классов имели обычай ходить
в ближайшие Сандуновские бани, а я всегда шел
в Палашовские, рядом с
номерами «Англия», где я
жил.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться
в этих
номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь
жить.
Живины
жили, как оказалось,
в Перинной линии,
в гостинице; по грязной лестнице они вошли с своим гостем
в грязный коридор и затем
в довольно маленький, темный
номер.
Жить в Москве Вихров снова начал с Неведомовым и
в тех же
номерах m-me Гартунг. Почтенная особа эта, как жертва мужского непостоянства, сделалась заметно предметом внимания Павла.
— Сходите и спросите Каролину Карловну, пустит ли она
жить меня к себе
в номера? — сказала она.
— Мы
жили с вами
в одних
номерах, и я не имел чести с вами встречаться, — начал как-то тяжеловато умный Неведомов.
Из ресторана я пришел
в номер, купив по пути пачку бумаги. Я решил
прожить два дня здесь, на свободе привести
в порядок мои три сплошь исписанные записные книжки, чтобы привезти
в Москву готовые статьи, и засел за работу.
Сидя третий день
в номере «Европейской гостиницы», я уже кончал описание поездки, но вспомнил о цепях Стеньки Разина, и тут же пришло на память, что где-то
в станице под Новочеркасском
живет известный педагог, знающий много о Разине, что зовут его Иван Иванович, а фамилию его и название станицы забыл.
Сотрудники
жили настоящим днем, не заглядывая
в прошлое: приходили со статьями, за гонораром, собирались составлять
номера по субботам, видели тех, кто перед глазами, а
в прошлое не заглядывали.
— Сколько раз, по целому году там живал! — соврал камергер, ни разу не бывавший за границей. — Но там
номера существуют при других условиях; там
в так называемых chambres garnies [меблированные комнаты (франц.).]
живут весьма богатые и знатные люди; иногда министры занимают даже помещения
в отелях. Но вы решились
в нашей полуазиатской Москве затеять то же, виват вам, виват! Вот что только можно сказать!
Аннинька
проживала последние запасные деньги. Еще неделя — и ей не миновать было постоялого двора, наравне с девицей Хорошавиной, игравшей Парфенису и пользовавшейся покровительством квартального надзирателя. На нее начало находить что-то вроде отчаяния, тем больше, что
в ее
номер каждый день таинственная рука подбрасывала записку одного и того же содержания: «Перикола! покорись! Твой Кукишев». И вот
в эту тяжелую минуту к ней совсем неожиданно ворвалась Любинька.
—
В каком
номере он
живет?» Значит, опять он, не выйти ему у меня из головы и, тем более, от такого лица.
В ее лице тронулись какие-то оставшиеся непроизнесенными слова, и она вышла. Некоторое время я стоял, бесчувственный к окружающему, затем увидел, что стою так же неподвижно, не имея ни сил, ни желания снова начать
жить, — у себя
в номере. Я не помнил, как поднялся сюда. Постояв, я лег, стараясь победить страдание какой-нибудь отвлекающей мыслью, но мог только до бесконечности представлять исчезнувшее лицо Биче.
Сказав свое имя: «Ариногел Кук» — и сообщив, что
живет за городом, а теперь заблаговременно получил
номер в гостинице, Кук пригласил меня разделить его помещение.
На дачу я готовился переезжать
в очень дурном настроении. Мне все казалось, что этого не следовало делать. К чему тревожить и себя и других, когда все уже решено. Мне казалось, что еду не я, а только тень того, что составляло мое я. Будет обидно видеть столько здоровых, цветущих людей, которые ехали на дачу не умирать, а
жить. У них счастливые
номера, а мой вышел
в погашение.
— Молодость прошла — отлично… — злобно повторял я про себя. — Значит, она никому не нужна; значит, выпал скверный
номер; значит, вообще наплевать. Пусть другие
живут, наслаждаются, радуются… Черт с ними, с этими другими. Все равно и жирный король и тощий нищий
в конце концов сделаются достоянием господ червей, как сказал Шекспир, а
в том числе и другие.
Все
номера сдавались помесячно, и квартиранты
жили в нем десятками лет: родились, вырастали, старились.
В надворном флигеле
жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров.
В главном же доме тоже десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там
жили профессор-гинеколог Шатерников, известный детский врач
В.Ф. Томас, сотрудник «Русских ведомостей» доктор
В.А. Воробьев. Тихие были
номера.
Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень хорошие обеды из кухни при
номерах.
Он был холост.
Жил одиноко,
в небольшом
номере в доме Мосолова на Лубянке, поближе к Малому театру, который был для него все с его студенческих времен. Он не играл
в карты, не кутил, и одна неизменная любовь его была к драматическому искусству и к перлу его — Малому театру. С юности до самой смерти он был верен Малому театру. Неизменное доказательство последнего — его автограф, который случайно уцелел
в моих бумагах и лежит предо мною.
Жил я
в это время на Тверской,
в хороших меблированных комнатах «Англия»,
в доме Шаблыкина, рядом с Английским клубом, занимая довольно большой перегороженный
номер. У меня
в это время пребывал спившийся с кругу, бесквартирный поэт Андреев, печатавший недурные стихи
в журналах под псевдонимом Рамзай-Соколий.
— Так привози его мне завтра утром. Я
живу в «Ливадии». Знаешь? Против «Чернышей». Там писатель Круглов
живет,
в соседнем
номере.
И я уходил к себе. Так мы
прожили месяц.
В один пасмурный полдень, когда оба мы стояли у окна
в моем
номере и молча глядели на тучи, которые надвигались с моря, и на посиневший канал и ожидали, что сейчас хлынет дождь, и когда уж узкая, густая полоса дождя, как марля, закрыла взморье, нам обоим вдруг стало скучно.
В тот же день мы уехали во Флоренцию.
И когда я долго смотрю на длинный полосатый ковер, который тянется через весь коридор, мне приходит на мысль, что
в жизни этой женщины я играю странную, вероятно, фальшивую роль и что уже не
в моих силах изменить эту роль; я бегу к себе
в номер, падаю на постель и думаю, думаю и не могу ничего придумать, и для меня ясно только, что мне хочется
жить и что чем некрасивее, суше и черствее становится ее лицо, тем она ближе ко мне и тем сильнее и больней я чувствую наше родство.
Она
живет в дрянной гостинице,
в грязном
номере, сегодня спектакля нет: что она будет делать дома вечером?
Я
жил в одном
номере с товарищем, Григорьевым. Придя домой, я рассказал ему о Спирьке.
Живя уже несколько дней
в Петербурге, князь почти не выходил из своего
номера и только
в последнее утро съездил на могилу к Марье Васильевне, недавно перед тем умершей и похороненной.
Приехав
в гостиницу, где
жил Жуквич, князь прямо прошел к тому
в номер, введя с собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит...
Ступайте на Театральную площадь; против самого театра,
в пятом этаже высокого красного дома,
в комнате под
номером шестым,
живет одна женщина, она была отчаянно больна.
Треплев.
В городе, на постоялом дворе. Уже дней пять, как
живет там
в номере. Я было поехал к ней, и вот Марья Ильинишна ездила, но она никого не принимает. Семен Семенович уверяет, будто вчера после обеда видел ее
в поле,
в двух верстах отсюда.
Слушая его, я думал, как предупредить незнакомых мне людей на Рыбнорядской улице о том, что Никифорыч следит за ними? Там,
в номерах,
жил недавно возвратившийся из ссылки, из Ялуторовска, Сергей Сомов, человек, о котором мне рассказывали много интересного.
Он
жил недалеко от цирка
в меблированных комнатах. Еще на лестнице он услышал запах, который всегда стоял
в коридорах, — запах кухни, керосинового чада и мышей. Пробираясь ощупью темным коридором
в свой
номер, Арбузов все ждал, что вот-вот наткнется впотьмах на какое-нибудь препятствие, и к этому чувству напряженного ожидания невольно и мучительно примешивалось чувство тоски, потерянности, страха и сознания своего одиночества.
Женился он как-то необыкновенно глупо, двадцати лет, получил
в приданое два дома
в Москве, под Девичьим, занялся ремонтом и постройкой бани, разорился
в пух, и теперь его жена и четверо детей
жили в «Восточных
номерах», терпели нужду, и он должен был содержать их, — и это ему было смешно.
Два года назад я был еще студентом,
жил в дешевых
номерах на Неглинном, без денег, без родных и, как казалось мне тогда, без будущего.
— Так как тоже тем временем
проживали мы с господином моим
в номерах их, оне занимались этим, — отвечал он с запинкой.
Приехал он
в С. утром и занял
в гостинице лучший
номер где весь пол был обтянут серым солдатским сукном и была на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита. Швейцар дал ему нужные сведения: фон Дидериц
живет на Старо-Гончарной улице,
в собственном доме, — это недалеко от гостиницы,
живет хорошо, богато, имеет своих лошадей, его все знают
в городе. Швейцар выговаривал так: Дрыдыриц.
Надя(со слезами
в голосе). Барыня, я
в номерах жить не могу!
Глуховцев. Конечно, могу. Вот… вот… вот видишь церковку, их там еще несколько, кучкою — так вот немного полевее от них и наши
номера. Как странно: неужели мы там действительно
живем,
в этом каменном хаосе? И неужели это — Москва?
Живут они
в грязи, едят отвратительно, как никогда не ели у себя дома, спят под резкие звуки плохого оркестриона, день и ночь играющего
в трактире под
номерами.
Номер,
в котором он
жил, был мал и грязен, но освещался электричеством, и это особенно ставилось на вид Толпенникову, когда два дня тому назад его пригласили
в контору для объяснений и настоятельно потребовали денег за два прожитых месяца.
По целым вечерам он просиживал у себя
в номере, мечтая о том, как хорошо он будет
жить за границей, и уже начал укладывать некоторые мелкие вещи.